Она всегда думала, что без Грегори будет слишком много пустоты в ее жизни. И дело было совершенно не в том, что она, как среднестатичная читательница колонки «житейских историй» Ведьмополитена, не представляла себя без крепкого мужского плеча. Скорее, наоборот. Она была во главе этого самого Ведьмополитена, она была во главе всех решений последние почти_сорок лет. Без ее крепкого плеча все давно бы рассыпалось в прах.
Аурелия позволила себе затяжной год траура, чтобы собрать свои мысли воедино, чтобы побыть наедине с собой впервые за долгие, тянущиеся бесконечной вереницей одинаковые дни. Удаленность от светского общества позволила ей расставить все по полочкам и переосмыслить все заново, наметить новые цели.

Она заходила в теплицу, аккуратно прикасалась к тонким белым лепесткам бессмертника, потом наклонялась над пахучим кустиком лаванды и, возможно, прихватывала парочку ароматных веточек для кабинета, где крохотные фиолетовые цветки настраивали на нужный лад и защищали от мигрени. Потом возвращалась со своей добычей из теплицы, подушечками пальцев касалась плотного пергамента одного из писем на столе. Но не собирается их открывать сразу. Только личные. Дела подождут.

Музыка, доносившаяся из зала, резко вырывает из собственных мыслей миссис Гойл, которая почти ощутимо вздрагивает от внезапного возвращения в реальность и окружающее ее пространство.
Это был один из редких в последнее время приемов, которые проводила Аурелия в своем некогда уединенном поместье. Возвращение в чистокровный свет происходило постепенно, потому приемы не блистали прежним размахом, но свой шарм оттого не теряли. Пусть список гостей не был бесконечно длинным, каким бы он был, если бы миссис Гойл решила снова провести что-то в основном поместье, в котором сейчас жил старший сын с семьей. Но она как-то срослась с этим местом, покидать свою ставшую такой маленькой зону комфорта пока что была совершенно не готова.
Ведьма вскидывает голову в привычном жесте, ее взгляд смотрит на всех оценивающе, а осанка прямая, как натянутая струна. Улыбается очаровывающе, но делает это одними уголками губ, стоит только столкнуться с кем-нибудь, заинтересованным в беседе с ней. Конечно же, всем нужно было внимание хозяйки вечера, и она была рада его подарить каждому.
В очередной беседе о насущном, что тревожило сейчас многих, Аурелия привычно не выказывает никому поддержки в разговоре, но мягко подталкивая уступчивые умы к нужным выводам. Так, как это работало всегда. Так, как это должно было работать. Чем чаще ты показываешь свое лицо напрямую, тем опаснее становится окружение. Гораздо лучше получается, когда ты аккуратно дергаешь за нити нужных людей из тени. Пожалуй, по этим беседам она скучала больше всего. Но и так же быстро они утомляли, когда до того уже привыкаешь к тому, что везде найдется тихий уголок.
Аурелия опускает взгляд на тонкий бокал в собственной руке — вино тускло поблескивает от множества огоньков свечей. Она почувствовала, что ей нужно уединенное место до того времени, как нужно будет позвать всех к десерту.
Она просит прощения у собеседников, плавно отправляясь прочь из шумного зала. На протяжении нескольких поворотов она все еще слышит смех, раздающийся от какой-нибудь парочки, решившей уединиться с приватным разговором. Ведьма прячет улыбку в тени, почему-то мысли в голову лезли исключительно ностальгические. В молодости она так же звонко любила хохотать, когда практиковалась в своем искусстве флирта с очередным миловидным отпрыском чистокровного семейства.
Наконец, завернув в уже не настолько людное крыло, миссис Гойл удовлетворенно останавливается у окна, поставив бокал, который зачем-то забрала с собой из зала, перед собой.
До нее периодически долетали звуки, которые по какой-то причине становились громкими. И среди будто бы слаженного шума приема, который звучал единой мелодией, прорезается что-то чужеродное, раздающееся совершенно с другой стороны.
Аурелия прислушивается, ожидая услышать случайный шум, но этот шум складывается в... плач?
Ковры, которые призваны сохранять тепло, хорошо заглушают шаги и даже часть звуков. Когда миссис Гойл неспешно исследует источник долетающего плача, продвигаясь в глубину крыла, она, наконец, понимает, откуда же она его услышала.
— Мисс Мальсибер? — Аурелия не совсем справляется с эмоциями, совершенно не ожидая увидеть в чулане рыжеволосую красавицу в неприглядном виде. — Что случилось?
Она должна была спросить, что Аделин делает в таком, откровенно не самом лучшем для нее месте, но вместо этого поинтересовалась совершенно другим.

[indent] ❛❛ Мое милое летнее дитя, ты, пожалуй, собрал на себе все плюсы и минусы быть младшим. Я всегда боялась за тебя чуть больше, чем за Себастиана, а тебя это какое-то время обижало, потом умиляло, а потом, скорее всего, ты решил, что я тебя недооцениваю. Возможно, ты был прав с этим своим последним выводом, потому что как я еще могу объяснить то, что я не допускала тебя к всем этим "страшным делам взрослых", вплоть до того, как ты сам этим взрослым стал (если быть совсем честной, для меня ты всегда останешься моим маленьким мальчиком). Я всегда старалась оградить тебя от всех опасностей, в то время, как с Себастианом все было совершенно иначе. Конечно же, я держала тебя максимально далеко от всех дел, которые могут как-то быть связаны с Меткой. Когда ты первый раз облился горячим зельем в своем кружке зельеваров, я лично просила преподавателя дать тебе пару дополнительных уроков. А когда ты захотел пойти в обливиаторы, я попросила дорогого друга семьи попросить за тебя, хотя, конечно, ты ни в коем случае не думал о том, что попал на стажировку так легко и просто только благодаря своим знаниям (возможно, так бы и было, но разве я могла рисковать твоим настроением, дорогой?). Видимо в какой-то момент я перегнула палку, или же причина была в том, что ты завидовал старшему брату? Так или иначе, твой бунт начался чуточку позже обыкновенного подросткового максимализма, и ты решил, что перестанешь слушаться меня, как это делают все окружающие. И ты решаешь разбить материнское сердце тем, что влюбляешься в нечистокровную девицу. Окружающие заглядывают мне в рот, а ты скрипнешь зубами и пойдешь искать какую-нибудь из моих многочисленных тайн, чтобы показать мне, что я должна умерить свой пыл. Но как мне меньше заботиться о тебе? Это же самое искреннее проявление любви, на которое я способна. your loving mother [indent] ❜❜

[indent] ❛❛ Никто из нас и представить себе не мог, что наше случайное знакомство превратится в настоящую приключенческую авантюру. Мы встретились с тобой в темных закоулках Лондона, где такой как ты очень выделялся (и дело вовсе не в росте, хотя и в нем тоже), среди разнообразного сброда. Импульс толкнул меня ловко ограбить тебя на деньги и кое-какие ценные документы, которые и являлись целью твоего путешествия по трущобам. Кража была идеальной, вот только серебряный зажим скреплявший эти документы оказался зачарованным и ты быстро нашел меня и призвал к ответу... Вначале, я боялась тебя - ведь я привыкла не связываться с целеустремленными аристократами, чьи носки стоят больше в пять раз, чем я зарабатываю за месяц. Да и быть запримеченной в "нашем" воровском деле - откровенный провал. А уж в виду событий последних месяцев, такие как я особенно должны остерегаться чистокровных волшебников с их темными тайнами. Но мне, буквально схваченной за руку "на горяченьком" пришлось слушаться и во избежание последствий, начать работать на тебя... Вскоре, мы оба поняли, что наш тандем выгоден нам обоим: я, использую свои воровские таланты и достаю для тебя то, что тебе необходимо и проникаю туда, где другие не смогли бы, а ты в свою очередь щедро платишь мне за мои услуги. Мне нужно было лишь стараться оставаться твоей тенью, твоей тайной. Однако, очевидно у тебя были свои планы. Чем дольше мы были связаны, тем больше узнавали друг-друга. Ты очень скоро заметил, что мой дар к прорицанию не фальшивка и если помочь мне преодолеть незримый барьер связанный с какой-то тайной из моего прошлого, то я смогу раскрыть весь свой потенциал и стать еще более полезной. Я же почему-то все меньше остерегаюсь тебя, и все больше доверяю - словно чувствую, что ты действительно можешь мне помочь, пусть я и не понимаю в чем. Ты мне нравишься. Вопреки кричащему от паники здравому смыслу, ты вызываешь во мне желание тянуться к тебе. Ты же, в свою очередь очевидно пришел в восторг от того, что твоя родня, и в частности твоя мать, всерьез озаботились твоим кругом общения и настоятельно рекомендовали избавиться от меня, как только заметили (разумеется, с твоей подачи) мое существование. Вот только твой дух противоречия возрос настолько, что вопреки их воле ты готов на многие безумства. Но готова ли я на них? Готова ли я пойти за тобой, взяв за руку и тем самым прилепив себе на спину мишень? Готова ли я выйти на свет и перестать прятаться? Отпустит ли меня темный мир, в котором я тону вот уже десять лет? И что это между нами, настоящие чувства или хитроумная и взаимовыгодная игра для достижения своих целей? Ты используешь меня? Или все же мне не кажется, и я вижу проблеск нежности в твоих глазах, когда ты смотришь на меня сверху вниз? your little secret[indent] ❜❜

[indent]

[indent] ❛❛ Я могла бы сказать, что ты был моим любимым и долгожданным младшим братишкой, которого долго просила у мамы с папой, но тогда я совру. Мне и наличие старшего-то не нравилось, а появление шумной малявки, сующей нос в мои тетради и девчачьи шкатулки, вовсе заставило переквалифицироваться в несносного манипулятора. Не раз и не два я врала тебе, подстрекая к глупостям. Не опасным, нет, но способным привести к неприятным последствиям. Впрочем, твои собственные проделки иногда помогала скрыть от родителей, и что произошло с розами в оранжерее - наш большой секрет. Но семья превыше всего, и когда ты поступил на первый курс, я приглядывала за тобой, а попытавшиеся обидеть тебя мальчишки постарше совершенно неожиданно и надолго отправились в больничное крыло с отравлением неизвестным веществом. Что нас действительно объединило - общий интерес к зельям, даже жаль, что шесть лет разницы тогда не дали нам возможности поработать в лаборатории вместе. Я живу в другой стране уже четырнадцать лет, и дома бывала преступно мало - лишь дважды, хотя всегда приглашала родню понежиться на пляжах Лазурного берега, слала открытки и подарки на праздники, а также делилась своими идеями и наработками, зная, что ты поймешь меня лучше других членов семьи. Кое-какие обстоятельства вынудили нас с мужем временно перебраться в Лондон, и тебе не отвертеться от моего интереса ко всем тем годам, что мы жили врозь. Правда, о твоей пассии я пока ничего не знаю, но будь уверен - мне это совершенно не понравится. И моли богов, чтобы в ее бокале не оказался яд, который никому на Туманном Альбионе не известен. Потому что семья превыше всего, хочешь ты того или нет. Tabitha[indent] ❜❜

[indent] ❛❛ Почти девять лет разницы в любом ином случае обязательно бы создали между нами пропасть, если бы мы не были настолько схожи. Это и не удивительно - ведь с самого раннего детства в мои приезды домой на каникулы ты вечно увивался за мной хвостиком, ловил каждую фразу, пытался подражать даже в выражении лица (что, впрочем, было не так уж и тяжело, ведь на детских колдографиях нас, порой, трудно различить). Вот только я не думал, что вместе с любовью к квиддичу и хорошему эльфийскому вину, ты перенимешь от меня и привычку выбирать не подходящих тебе по статусу девушек. Тебе про Ксенту разболтала Табита? Наша сестра никогда не умела держать язык за зубами. Или это ты без чужих подсказок идешь по той же самой скользкой тропинке, что и я когда-то? Вот только, в отличие от меня, у тебя вполне может хватить смелости отстоять свою любовь даже вопреки мнению нашей горячо любимой maman. Впрочем, от тебя никогда не требовали столько, сколько от меня: всегда давали куда больше свободы, больше кислорода и, если и направляли, то в крайне мягко и лишь редких случаях. Я даже иногда завидовал этому и представлял, как бы сложилась моя жизнь, если бы бремя главы рода не висело гильотиной с самого рождения. Но, будем честны - я бы ни за что не отказался от той власти, что все произошедшее мне дало. Какой же будет твой выбор? Ведь ты точно куда более талантливый и, уверен, сможешь достичь многого - я готов тебе в этом помочь: ты уже выполняешь некоторые поручения для меня и нашего Лорда, пусть пока и не входишь в ряды Пожирателей смерти, ведь наша мама против. Так что же ты выберешь, Аттикус? Семью, любовь или, все-таки, власть? Sebastian [indent] ❜❜

[indent]

Д О П О Л Н И Т Е Л Ь Н О ♦ как ты мог заметить, мы тебя ждем аж впятером - не только я, но еще наша шикарная мамулити, твой "буквально" маленький секретик и самая вредная лучшая старшая сестра на свете - так что ты точно не соскучишься и будешь окружен заботой и любовью ♥ обещаем тебя тянуть в разные стороны - ты там уже сам выбирай, куда тянуться, но можешь и попытаться усидеть на всех стульях :3 ♦ от своего твинка в лице фабиана могу еще предложить школьную вражду со всеми вытекающими, ибо одногодки; ♦ наши основные пожелания расписаны - все остальное мы готовы обсуждать, так что смело залетай с ноги со своими хэдами; ♦ имя уже во всех анкетах, но если вдруг тебе прямо совсем-совсем не нравится, то я готов ручками везде поменять на твое любимое ♥ ♦ а вот лицо неменябельно никак, но вот тебе для вдохновения, и ты посмотри, какие они котички! ♦ пишем мы все в среднем 4-6к, с птицей тройкой, вставляем гифки и цитаты в посты, но от тебя того же не требуем и готовы подстраиваться; ♦ почти все умеем во всякие там фотошопы, так что будешь и сам красивый, и эпизоды наши тоже

пост Аурелии

Кончики пальцев нервно стучат по столешнице, вызывая странный глухой звук каждым движением. Бокал с почти допитым вином стоит чуть поодаль, но каждое движение руки по дереву отдается в стенках матового стекла каким-то неприятным звоном и дребезжанием. Если бы Аурелия не была увлечена своими мыслями, этот звук определенно бы ее раздражал. Она любила, чтобы в кабинете все было идеально. Даже звуки, которые окружали в момент сосредоточенности, а в ином настроении миссис Гойл и не находилась в рабочем пространстве.
Контролировать все вокруг - в этом была вся Аурелия, она с самого первого дня замужества слишком четко понимала, что если она не будет отвечать за свою жизнь, никто не будет это делать за нее. Грегори выглядел успешным человеком, она сделала все для этого. Их дети тоже добились таких высот, что мама ими теперь гордится. И главной маминой гордостью был старший сын, Себастиан.
Себастиан всегда был смышленым мальчиком, с самых малых лет Аурелия знала, что он способен на многое. И она помогала ему, вытягивала все свои связи, нашла лучшую из всех невест, ставшую идеальной женой и опорой. Дочь ее лучшей подруги, что тоже давало дополнительных плюсов этому союзу, ведь Аурелия слишком хорошо знала миссис Крэбб, она не могла воспитать дочь, способную опозорить свою семью. И, подумать только, карьера сына сверкает яркой звездой на склоне Министерства Магии, он занимает пост заместителя министра магии.
Когда же этот хрупкий идеальный мир треснул? Когда трещина прорезалась настолько глубоко, что теперь рисковала разбить жизнь их семьи на "до" и "после"? Ошибка Себастиана может стоить очень многого для них, для нее. И речь здесь была даже не о том, что она не сможет больше спокойно смотреть в глаза своей подруге, нет. Любовники и любовницы были у многих, но она боялась, что здесь случится повторение истории, в которую уже до того успел влипнуть старшенький. В чистокровном обществе любой скандал мог поставить крест на твоем будущем, сплетни разлетались слишком быстро. Она должна была понять, что сын понимает все частности истории, в которой увязает все глубже и глубже.

Тихий хлопок домовика отвлек от мыслей женщину, которая даже не обернулась в сторону появившегося существа, она итак знала, что ей сейчас сообщат.
- Себастиан ждет в гостиной, мадам. Я уже подал напитки, - Аурелия делает взмах рукой, отправляя домовика прочь. Ей требуется несколько секунд, чтобы собрать мысли в кулак, как она делала всегда. Разговор не будет простым.

Она спускается в гостиную, где и правда уже ждет ее сын. Августовская ночь выдалась теплой, потому камин сегодня не горел, только свечи в изобилии давали множество световых пятен в помещении, на котором так или иначе задерживался взгляд.
Аурелия быстро пробегается взглядом по фигуре Себастиана, пытаясь что-то понять еще до того, как что-то сказала. Его спина прямая, а лицо утопает в тени, на котором иногда подрагивает свет от огонька свечи по близости. Ответы искать слишком рано, нужно для начала побыть гостеприимной матерью, которая рада видеть своего сына.
- О, мой дорогой, как я рада тебя видеть, - улыбка на ее губах сияет, она и правда рада его видеть, особенно, если на время забыть повод, по которому она его пригласила навестить одинокую матушку в ее темном и холодном доме.
Она подходит к нему близко, заглядывает в лицо добродушно, гладит по идеально выбритой щеке.
- Ты голоден? Я сегодня приготовила твой любимый трайфл на десерт, - она в последнее время готовила сама слишком редко, пусть и быть на кухне, самостоятельно что-то готовить всегда ее как-то успокаивало. Ну и то, что готовишь сама, не сравнится с тем, что готовят домовики. Когда дети были маленькими, она всегда баловала их десертами собственного приготовления, что было как тот жест заботы и внимания, с которыми она боялась переборщить всегда.
- Отто, на две персоны, - она снова махнула рукой, отправляя домовика выполнять приказ хозяйки. - Я надеюсь, что даже если ты не голоден, то не обидишь матушку и хотя бы не откажешься от десерта, - ах, какая забота, миссис Гойл, кто бы знал, как она переживает за неудачу разговора сегодня вечером.

пост мегары

[indent] Голова раскалывалась уже третий час подряд и в коротком перерыве Мэг успела зажечь еще одно благовоние, в надежде, что станет хоть немного легче. К сожалению, запас зелий уже иссяк, а сварить новые она не успела - началась новая "жатва" и представления шли один за одним без продыху. Возможно, ей повезет и она сможет сходить в город и купить несколько склянок у местных травников, если найдет возможность улизнуть из лагеря на рассвете...
Под столом шуршал застенчивый зверек, который постоянно бился своей головой о столешницу в попытках умоститься поудобнее. Мегара переживала за него и часто предлагала переместиться на мягкие подушки, что были раскиданы по всему шатру, однако существо почти постоянно предпочитало прятаться от глаз клиентов желающих узнать свою судьбу. Матьеш - так его она окрестила, - оказался совершенно ручным и привязчивым, что заставляло сердце гадалки сжиматься каждый раз, когда она покидала караван на какое-то время. К сожалению, лунный теленок был слишком необычен для маггловского взгляда, а создавать проблемы с законом и себе и зверьку ей совсем не улыбалось. Поэтому, хотя бы таким способом, но она радовалась проводить с ним время и тем самым успокаивать его, - пусть даже он укладывался ей на ноги и придавливал ее стопы всем своим весом, от чего она потом не чувствовала пальцев. Да и когда он похрапывал или поворачивался на другой бок, то создавал некоторую вибрацию стола, что в лучших традициях спиритических сеансов, производило впечатление на наивных посетителей.
[indent] Мэг встала из-за стола и отложила колоду "живых" карт таро, желая размять ноги и затекшую спину. Лупоглазый малыш сонно выполз из своего укрытия, предварительно снова стукнувшись головой и произведя некоторый шум. Оба они, и хозяйка и питомец, находились в своеобразной клетке и не имели возможности  вырваться на свободу.
Шлепая своими перепончатыми лапками по подушкам, Матьеш подошел к разминающейся Мегаре, явно заинтересованный хрустом суставов в ее крошечном теле. Девушка покрутила головой, смачно хрустя шеей и при этом позвякивая навешанными разнообразными украшениями. Бусинки, монетки, затейливые узоры и обереги, а так же кольца и перстни - все это венчало серебристо зеленое одеяние покрытое красным платком с "живым" узором. Если долго на него смотреть, то нарисованные и вышитые орнаменты и узоры кажется, начинают двигаться и жить своей жизнью. Все это было придумано для того, чтобы отвлекать посетителей от главной цели - обобрать их до нитки. Пустить пыль в глаза и поразить красочностью и размахом зрелища - вот чем они занимались. Практически "бескорыстный" труд по предоставлению праздника. Знали бы люди, чего циркачам стоит это "бескорыстие"...
- Что, Матьеш? - устало спросила Мэг, опустив руку на его мягкую шерстяную голову. Теленок несколько раз моргнул своими глазами-блюдцами и издал почти мяукающий звук. Девушка достала из ящичка дубового мини-комодика печенье и разломив его пополам, поделилась с другом. Зверек был счастлив и радостно подпрыгнул на задник лапках пританцовывая. Обычно, они делают это при луне и смущаются человеческих глаз, однако Мегара очевидно входила в число доверенных лиц, за что была благодарна. Преданность и привязанность этого малыша приносили ей ощущение уюта и развеивали грусть об одиночестве.

[indent] Через некоторое время предсказательница Кассандра снова величественно восседала на подушках и ждала очередного клиента. Ее верный друг прятался под столом и ничего не предвещало никаких бед, пока в шатер не заглянул долговязый, немного помятого вида мужчина. Мэг предала своему лицу максимально отрешенное выражение - это было частью ее образа, который был не только человеком, но состоял из каждой присутствующей здесь детали. Диковинные приспособления, яркие цвета тканей и даже ароматы - все это было частью сценического образа леди Кассандры - могущественной и просвещённой провидицы. Вот только в этот образ не вписывался неловкий зверек, который вдруг взбесился и как раскаленной кочергой ошпаренный, метнулся из под стола с жутким грохотом и визгом. Разумеется, Матьеш ударился всем, чем только мог и умудрился войти практически в лобовое столкновение с гостем, что кажется, смутило их обоих. Мэг было двинулась в сторону своего друга, дабы обезопасить его или если что, произнести нужное заклинание - древко палочки привычно согрело руку, готовое выскользнуть из набедренной кобуры. Однако теленок быстро ретировался в противоположном направлении и спрятался где-то за спиной хозяйки, в то время как гость почти спокойно уселся на подушки перед ней, разбавляя не самую ровную английскую речь не совсем внятными словечками, которые Мэг показались на что-то похожими. Что же, он явно волшебник, - подумала она, представляя, что у маггла была бы совершенно иная реакция на странное создание.
Сложив руки с позвякивающими браслетами и перстнями на столе, она медленно наклонила голову и внимательно посмотрела в лицо мужчины, своим пытливым кареглазым, сильно подведенным черным и золотым, взглядом. По ее поведению можно было подумать, будто бы сейчас ничего не произошло и явление лунного теленка было лишь миражом - фантазией. Впрочем, это ведь цирк. Здесь творятся чудеса и может произойти и не такое...
- Да, я Кассандра, - спокойным тоном, без придыхания и прочих бредовых "атмосферных" завываний, ответила девушка. В ловких пальцах ее тут же оказалась колода карт и она начала быстро ее тасовать.
- Это мой друг, - так же невозмутимо ответила Мэг, хотя внутри сама себе удивилась, ведь она не знала значения слова что произнес гость. И одновременно... она его поняла. Это вызвало в ней тень улыбки и какой-то детской радости. Уголок ее губ дернулся и она подняла бровь от удивления и самой себе и сравнению с большеглазым существом. Она могла бы и обидеться, но почему-то ей пришлось это по душе. Даже жаркая боль в висках слегка отступила, словно грозовые тучи пронзило несколько лучей яркого солнца.
[indent] Гадалка качнула головой в другую сторону и внимательно осмотрела сидящего напротив мужчину, стараясь не упускать никаких деталей. В это время карты  из ее рук описали круг в воздухе и ловким движением, почти не глядя, девушка выцепила двумя пальцами одну из них и "вуаля" - та уже лежит на краю стола, а на ней "дурак" не глядя гордо шагает с обрыва.
- Ты пришел сюда чтобы что-то найти? - с теплом не привычным для "Кассандры", но вполне обыкновенным для Мегары, спросила девушка, продолжив тасовать колоду, периодически проделывая ею магические сальто и спирали в воздухе.

пост от табиты

Как быстро растут чужие дети!
Даже будучи дважды матерью, Табита не вполне понимала, где проходит та возрастная грань, на которой заготовка человека превращается во взрослую интересную личность. И миссис Беллатрису Лестрейндж она помнила как девочку Беллу Блэк, хорошенькую, черноволосую, звонкую как натянутая тетива лука, с типично-блэковским выражением лица, которым так или иначе грешили многие чистокровные, даже если по некоторому недоразумению не входили в список из 28 громких фамилий. Табита вообще часто носила маску "я наследница древнего рода, а вы все грязь под моим каблуком". Маску, вросшую в кожу намертво. И почему-то казалось, что, оставив Британию за спиной четырнадцать лет назад, по возвращении обнаружит, что ничего, совершенно ничего не изменилось, разве что магглорожденных изгнали, наконец, из храма знаний, выделив сиротский минимум заклинаний для низкоквалифицированной работы.
Сейчас же она видела перед собой статную взрослую леди. Ладно, не настолько взрослую - красивую молодую женщину. И это изменение было бы невероятно любопытным, если бы не намекало, что годы идут, и ей самой давно не восемнадцать, и резные флакончики с масками для лица в какой-то момент рискуют стать целыми цистернами зелий, призванными обмануть и возраст, и гравитацию, и семейный гобелен.
Но в Беллатрисе она нашла некоторое понимание, успев влипнуть в тягостное болото общественной деятельности с подачи невестки. Веселья в этом не было никакого, особенно в чопорной родной стране, но если ты благородная леди, да еще и официально безработная, это как будто твоя повинность - благотворительные вечера, подписанные чеки и слащавые улыбки во благо обездоленных. Наверное, кто-то действительно этим наслаждался, веря в свою судьбоносную роль - Табита же прикладывалась к фляжке в темном углу, прикидывая, когда будет прилично уйти, потому что дармовое шампанское уже стояло поперек горла, а повода для скандала до сих пор не нашлось.
- Будешь? - спросила она тогда, щедрым жестом протягивая флягу, в которой плескалось уже меньше половины. - 1966-го года разлива, хоть что-то стоящее в этом балагане.
И общение с этой восхитительной женщиной заставило Табиту несколько озадачиться: оказывается, она невероятно много упустила в социальной жизни магической Британии, и речь даже не про политические перестановки. С ними-то все было понятно на первый взгляд. Но на сцену вышло множество новых лиц, и было бы досадным упущением не воспользоваться возможностью поговорить с ними не под прицелом колдокамер в антураже благоденствия, а с глазу на глаз, даже если начинать придется с типично дамских вопросов вроде кондиционера для волос - надо же, какое удивительное совпадение, что вам пришлась по душе продукция именно нашего производства, не оставите ли отзыв? А о драгоценном моем братце, например, чтоб он был здоров?
- Потрясающая оранжерея, с вашим-то островным недостатком солнца, - знакомая смесь ароматов приятно щекотала обоняние. Возможно, она попросится сюда жить, если Вальбурга не согласится предоставить ей политическое убежище в своих теплицах. - Надеюсь, однажды покажу тебе наши угодья.
Она присела возле отдельной грядки, аккуратно подобрав юбку, и протянула руку к хищному растению, мгновенно нацелившемуся на человеческую плоть своим жалом. Табита резко щелкнула пальцем по основанию листа, усмиряя обнаглевшую флору.
- Кажется, их пора пересаживать, пока корнями не сцепились.
Разумеется, о травах и их применении, о редких, по крупицам собранных рецептах можно было разговаривать вечность, особенно если разбавить ее настойкой на тех же самых травах для лучшего взаимопонимания - главное, чтобы не переходило в маловразумительный бубнеж в связи с критическим превышением дозы.
Но отсутствие других гостий, даже намеков на их прибытие с минуты на минуту, наводило на определенные размышления, а Табита еще в тринадцать понимала, что смотреть на цветочки ее зовут не для того, чтобы насладиться видами. Разве что видом ее самой, с плавным перетеканием в попытки не только полюбоваться, но и пощупать.
Она поднялась, оправляя подол, и чуть склонила голову к плечу, выражая светскую заинтересованность. Пристальный взгляд, правда, протокольной вежливостью не отличался.
- Так о чем речь на самом деле?

пост себастиана

Под звон хрустальных бокалов и ароматы запеченного кролика Аурэлия будничным тоном рушит сразу несколько жизней – много лет после, Себастиан будет задаваться вопросом, как сложилась бы судьба, если бы в тот злополучный вечер накануне отъезда в школу с рождественских каникул он бы высказал свое несогласие с решением родителей. Лишили бы они его наследства за неповиновение? Позволили бы ему жениться на своей школьной любви? Были бы они до сих пор вместе? Был бы он счастлив? Эти мысли будут еще долгие годы заевшей пластинкой прокручиваться в его голове – особенно остро и громко, когда будет приносить цветы на могилу той, что когда-то разбил сердце. В далеком же шестидесятом, когда он был лишь глупым мальчишкой, ему потребовалась бессонная ночь, чтобы убедить себя, что девушек у него еще будет много /в этом он не ошибся/, что любовь – блажь и глупость /так будет считать еще долгие годы/, что долг перед семьей и именем рода – превыше всего /с этим уйдет он в могилу/. За ужином же ни слова против не скажет, а лишь плечами пожмет – значит, судьба такова.

Значок старосты школы отливает золотом на лацкане зимней мантии в мерцающем теплом свете ламп Хогвартс-экспресса. Во время обхода поезда он нарочито пропускает купе, где Борджин увлеченно щебечет с подругами и надеется, что те были уж слишком заняты обсуждением, кому что подарили родители на Рождество и не заметили его силуэт в покачивающемся тамбуре. У купе же с куда более громкими первокурсниками, для которых поездка на экспрессе еще была явно в новинку, он задерживается – в его голове еще не скоро уложиться, что вот эта светловолосая девочка с зеленой лентой в волосах спустя много лет станет его женой. Себастиан так и не узнает, было ли это решение принято для того, чтобы породниться с семьей подруги матери, с которой та делила одну спальню в общежитие Слизерина, или же просто родители пытались уберечь его от неравного, по их мнению, брака с дочерью лавочника из Лютного – всю жизнь Грегори и Аурэлия положили на то, чтобы поднять статус рода среди магического сообщества, после того, как Кантанкерус Нотт по какой-то причине не включил их фамилию в список «священных двадцати восьми». И теперь их старший сын, будущий глава семьи, не может просто так слить в унитаз, словно неудавшееся зелье, все их усилия настолько неразумным союзом – при каждом упоминания Ксенты, его мать всегда поджимала и так тонкие губы и переводила разговор на другую тему. Отец же мгновенно находил себе занятие – начинал читать вчерашний «Пророк», оставленный на журнальном столике, или шел писать «срочное» письмо по работе. Табита еще в двенадцать заявила, что Борджин – плохой выбор. Она странная и волосы у нее во все стороны. На ворону с кладбища похожа. Его сестра всегда привыкла говорить то, что думает и с самого детства осознавала, что не позволят им самим выбрать себе судьбу. Ей, впрочем, повезет в этом больше – спустя много лет ее договорной брак с сыном друга отца из франции окажется на удивление счастливым.

Утром перед занятиями он завтракает одним из первых, запивая печеночный пирог имбирным чаем, и спешит на собрание факультетской команды в одну из старых аудиторий – первая игра с красно-золотыми уже через две недели, а на прошлом матче их оборона буквально посыпалась на втором часу. Капитан напоминает быть осторожнее с Дирборном и Шеклболтом, а загонщиков просит больше внимания уделять Прюэтту, в прошлом мачте против барсуков буквально выцарапавшем победу своей команде, даже не смотря на пойманный ловцом желто-черных снитч. Себастиан зевает и трет глаза, но мечтает, чтобы этот организационный сбор, которые он всегда терпеть не мог, сегодня длился чуть ли не весь день. Словно, это сможет спасти его от неизбежного. Излишней храбростью и старший сын Грегори Гойла никогда не отличался: его умение затаиться, лишний раз не лезть на рожон, отсидеться, когда нужно, за спинами других, не подставляться лишний раз в бою ради товарищей – все это долгие годы будет позволять ему сохранять не только собственную жизнь, но и репутацию. Сегодня же, в январе шестидесятого года, избежать расплаты ему не удастся – он точно знает и, поэтому, максимально пытается этот момент оттянуть.

Когда Ксента не появляется на уроке зельеварения, в нем начинает теплиться глупая надежда – вдруг она заболела, вдруг не вернулась в Хогвартс по какой-то причине. Он достает свой котел из длинного шкафа, растянувшегося почти на всю дальнюю стену комнаты и ставит его рядом с Акселем – друг вопросительно смотрит на него, потом оглядывает аудиторию, но лишних вопросов не задает. Это он в Крэббе и любит. Мистер Слагхорн что-то вещает про амортенцию, ее действия и свойства – Гойл же бы не отказался от какого-то зелья с противоположным эффектом. Он расталкиваем в ступе сходные с актинией наросты со спины растопырника, с опаской поглядывая на входную дверь чуть ли не каждую минуту через плечо товарища, пока, наконец, в коридоре не слышится сбивчивый стук каблуков. Когда Ксента появляется в дверях, он с несвойственной для него прилежностью перечитывает рецепт – все, лишь бы в глаза не смотреть. Вот только Борджин бы не была самой собой, если бы не буквально прогнала Акселя с занятого места.

Что ему ей сказать? Правду – что не пришел в их место встречи потому, что трус? Или же сослаться, что капитан квиддичной сборной решил собрать их в первый учебный день и до конца школы водить темноволосую за нос, словно ничего не случилось? На вопрос подруги Себастиан даже не поворачивает голову, словно рядом с ним не слизеринка, что он знает с детства, а не меньше, чем Медуза Горгона, от одного взгляда в глаза которой он окаменеет навсегда, - между нами все кончено, Ксента, - он говорит это звенящим сталью голосом, каким обычно списывает баллы со студентов других факультетов, и все также смотрит лишь на читающего лекцию декана.

Больница Святого Мунго - страшно убыточное предприятие. Попечительский совет хоть и имел почти безграничную власть, обретя большинство, редко вмешивается в дела больницы. Влиятельные волшебники предпочитают держаться подальше от больных и бедных. Одна только мысль о страданиях и гниющий плоти приводит большинство в надменное раздражение. Куда приятнее подписывать счета и организовывать блистательные вечера - напоминания: это Блэки или Нотты платят за вашу возможность не сдохнуть в подворотне. Очень удобно.

Присцилла Гойл - отожествление больного высокого общества Британии. Красивая и холодная, скучающим взглядом блондинка проверяет зал - ей нужен каждый из длинного списка приглашенных кошельков: Эйвери, Блэки, Мальсиберы и Нотты. Ей наплевать на искренность их намерений, важно, что они расскажут на выходе и сколько золотых галлеонов пожертвуют больнице. Репутация и галлеоны два кита чистокровного общества. Два кита так кстати подчищающиеся эльфийскому шампанскому. Присцилла мягко кивнула и серебряные подносы с тонкими бокалами мягко поплыли по залу. Для мужчин имелись альтернативы у бара, для тех кому маскулинность и эго не позволяли взять шипучий напиток в руки. Ей хочется верить, она учла все капризы гостей.

У Присциллы свои причины стоять здесь в тугом корсете, с фальшивой улыбкой на лице. Вы не отличите фальш от настоящей, настоящих больше нет. Подготовка сбора заняла ее на две недели, две недели она почти не появляется дома, две недели ее воспаленный мозг занят чем-то кроме призрения к мужу. Но как бы она не старалась, не оттягивала и не брала дополнительные волнения на свои не такие уж и хрупкие плечи - день сбора настал. По правилам этикета ей положено стоять под руку с мужем, создавать иллюзию счастливой семьи. Присцилла окидывает взглядом красивых дам в тяжелых платьях: сколько из них на самом деле счастливы? Себастьян опаздывает, раньше это задело бы, но сейчас - к лучшему. Может быть если он не появится вместе с пузырьками испарятся и ее горести. На один вечер?

Она делает глоток, слишком большой, как для принимающей стороны, как для тонкой женщины, как для строгих правил столетней давности. Присцилла отпускает пустой бокал на левитирующий рядом поднос. Легче не стало, но ведь должно? Когда чья-то рука касается ее плеча, Гойл вздрагивает, свидетель. Щеки вспыхивают пунцовым румянцем, но женщина разворачивается медленно, успевая нацепить невинную улыбку. - Белла, - Гойл выдыхает и дежурная улыбка сползает с лица. - А я опасалась, комитет общественного порицания решил, что мне не положенно пить.  - Совсем другая, кривоватая, почти настоящая улыбка трогает идеально алые губы блондинки, она рада видеть старшую Блэк. Хоть Присцилла и старше, она тайно восхищалась кузиной в детстве. Белла - вздорная девчонка, по мнению Ригель, но по ее собственному - смелая. Кузина столько раз переступала через мнение общества без серьезных последствий для репутации, что Присцилла уверена - ей открыта тайна, может быть шантаж? - Рада, что ты ответила на приглашение. - Обе женщины с прямыми спинами, молодые, но каждая со своим бременем в складочках на лбу, осунувшихся уголках губ. Крэбб и Блэк не лучшие подруги, никогда не были, но тяжелое понимание сближало Присциллу с Беллатрисой больше, чем она когда-либо могла понять Рейну. - Через 15 минут начнется шоу. Тебе понравится. - После долгих споров, Присцилла настояла - на этом вечере выступит наполовину вейла, приглашенная из Америки специально для развлечения консервативной публики. Рамки приличия соблюдены, хотя и глубоко внутри Присцилле хотелось повергнуть все в чистый хаос. - Хотя мужчинам это мероприятие  все же понравится больше. - Вспоминая о неверных Гойл окинула помещение, джентельмены толпились у бара, но до боли знакомой фигуры среди них все еще нет.

Варя совершенно четко и определенно страдала. Со всем размахом своей большей половины души, русской половины. Есть такая черта драматическая у русских, не зря же самая популярная система актерского мастерства названа в честь Станиславского. Но тут страдание было явно не напускное, пусть актерского таланта Варваре было не занимать, здесь был совершенно не тот случай.
В последнее время у нее настало какое-то мучительное переосмысление ценностей. До кризиса среднего возраста было очень далеко, а вот то, что она чувствовала себя неполноценной без любимого брата — было больше похоже на причину, пожалуй.
Все говорили, что Ярослав мертв. Все факты, куча бумаг, даже какое-то показательное расследование, инициированное дядей. Все было так складно и гладко, что не верила в его смерть разве что только Варя да тетя Катя. Как-то все не вязалось. Вот эта идеально отточенная дядей речь, до мельчайшего словечечка, вовремя скорченная печальная мина лица и даже с трудом пущенная скупая мужская слеза.
С дядей отношения у них не складывались, очевидно, с самого детства. Детства Вари, конечно же, дядя-то постарше был. Ярослав смешно еще называл родственника Кощеем в честь одной из сказок, что им так часто читала бабушка в детстве. Что-то было сказками, что-то оказалось реальным, как тот же Леший, который по пьяни от мухоморных настоек любил почаевничать во дворе грейговского поместья.
Все это было словно в мареве мучительного тумана, который разграничивал жизнь на «до» и «после». Ярослав пропал, а вместе с ним исчезло все то, из прошлой жизни, что звучало голосом отца. Теплым голосом отца, который обвалакивал все невзгоды, защищал от плохого, мрачного, дождливого. И Ярослав ассоциировался у Варвары со спокойствием и домом.
На груди раньше висел медальон, приятным теплом согревая кожу. В одной половинке — колдография отца, а в другой — брата. Двух главных и единственных мужчин в ее жизни. Повернешь одной стороной — обжигает могильным холодом, свидетельством смерти. А другая была теплой. Но только не сейчас. Сейчас обе — горький лед, смертельный, отчетливо шепчущий о неудаче в поисках раз за разом.
Она могла бы поверить в то, что говорил дядя, несмотря на неприязнь.
Поверить в то, что говорили факты.
Но Грейги всегда славились своим показательным бараньим упрямством, это было у них наследственной семейной чертой. Варвара унаследовала эту замечательную черту целиком и полностью. И если над трупом отца она рыдала лично, не стесняясь в проявлении эмоций, то пока она не увидит тело брата, она отказывалась признавать то, что медальон холодный по совершенно прозаичной причине. Он просто не мог так просто погибнуть. Нет, она никак не верила в это.
В такие моменты она прокручивала в голове все раз за разом, каждое слово, сказанное про брата, каждый взгляд. В словах дяди она видела двойное дно, но пока что не могла его найти самостоятельно. Как минимум потому, что все складывалось слишком хорошо для мужчины, иначе как объяснить широкий праздник похорон, который он устроил на чужбине, в то время, как до того Варя вообще не замечала за ним никаких попыток тратить деньги на столь широкую ногу. Вечно скупой и мрачный, при тех редких встречах, что он был здесь в попытках решить дела семьи и наследства, помочь Варе, так сказать, от всей его широченной души, он частенько прятал улыбку, которая так или иначе появлялась в уголках губ колдуна. Но что она могла сделать против уверенного в себе и своей тактике волшебника? Ей даже не верил никто.
Дома она не чувствовала себя полностью в безопасности, стены маленькой, но дешевой квартирки сдавливали, мешали дышать полной грудью. Варя пыталась найти себя в работе, но в газете получалось плохо, а на радио ее энергии было слишком много. Она бы даже ушла из газеты, но опять же, она возвращалась к своему упрямству, уверенная, что из нее получится корреспондент.
А вот дома у тети Кати было совсем иначе. Здесь всегда пахло моченой клюквой и свежими пирожками, здесь всегда был кусочек того самого дома. Тете Кате можно было положить голову на колени и прорыдаться всласть, она не осудит, она всегда подскажет и посоветует. Даже воздух у нее дома был как будто гуще, слаще. В нем не было сырости, которая пробирала до костей и изрядно поднадоела Грейг за то время, что она здесь жила. Может быть, виной тому огнеупорные чары, которыми пропитано все вокруг, чтобы Афанасий не пытался превратить дом хозяйки в угольки. А может, тот самый русский дух, которым все насквозь вокруг пропитано.
Варя вздыхает, потягивает носом, морщится. И укладывает острую звериную мордочку на лапки. В темноте под крыльцом у тети Кати сегодня было исключительно спокойно и умиротворенно. Ее дома не оказалось, а уходить ласке не хотелось совершенно. Баюн откровенно не переносил дополнения животных на своей территории, потому погонял Варвару по околице, отчего она и спряталась под крыльцо. Сомневаться не приходилось: где-то там, стоит только высунуть нос, сидит большой и уверенный в себе кот, который любит гонять бедных ласок, пока они в прострации и хотят просто побыть в одиночестве.
Почему-то ей и правда было намного легче переносить все грустные и тоскливые периоды жизни в облике ласки. Или это все воспринималось как практика трансфигурации? Вряд ли. Скорее, успех этого мероприятия всегда был в том, что лаской она проще могла скрыться от любопытных взглядов, которые так или иначе привлекала. Лаской можно было посидеть под крыльцом в попытках не быть слопанной котом, пока не придет тетя и не вытащит тебя из-под этого крыльца, попутно обругав.
Ожидание затягивалось, но время было понятием растяжимым, когда ты весь — в своих мыслях. И тебе без разницы, что периодически пушистая лапа требовательно проникает в щелку под ступенькой, чтобы утащить кусочек мехового трофея.

В целом, в Вашингтоне всё было как обычно: спешили на работу и с работы люди, носились машины, порой образуя огромные пробки, в каждом ночном баре, работающем пока последний посетитель не уйдёт, обязательно собиралась шумная компания друзей, показатели биржи то резко падали, то стремительно взлетали вверх, журналисты на улицах снимали сюжеты для горячих новостей, кто-то каждую минуту женился и разводился, рождался и умирал. В общем, всё как всегда.

Кроме одной только странности, одного большого - "но": радиационный фон в столице отяаянно "шалил" в последние четыре дня.

Об этом Скалли узнала по телевизору, из утреннего выпуска новостей. Придя на работу пару часов спустя в тот же день, из доклада Скиннера узнала, что это известно и ему: соответствующие документы под гриффом "Совершенно секретно" в ФБР передал Пентагон. Согласно отчёту, первая большая утечка радиации состоялась пять дней назад на восточном побережье, на одной из секретных правительственных военных баз. И после того радиация начала наростать, словно ком.

Скалли полагала, что это дело не для федералов, а для соответствующего отдела, не имеющего никакого отношения к ФБР. Суровые ребятки из отдела контроля за радиацией должны были этот вопрос решить и, если нужно, - не привлекая лишних глаз. Как можно подобное скрыть? Сам факт возможного скрытия лично она считала абсолютно кощунственным обманом населения, но практически не сомневалась, что подобный опыт обмана у правительства уже был. Вероятно, даже не раз.

В любом случае, надо было быстро решать данный вопрос: пока уровень радиации не подскочил так высоко, что она станет заметна всем остальным. Тогда уже никто не поверит в байку, что всё под контролем, и, в резульатате очень сильных пробок в последние несколько дней, в городе слегка повышен радиационный фон, но это ничем не угрожает никому. Именно так улыбающиеся и бодрые ведущие в один голос по всем каналам вещали в новостях.

Однако, как позже оказалась, отдел "Секретные материалы" может иметь к произошедшему самое прямое отношение: на базе не было ничего, что могло бы вызвать скачок радиации, абсолютно ничего. Во всяком случае, так утверждал предоставленный ФБР отчёт, который Скалли немедленно по получению самым внимательным образом прочла, как только он оказался у неё на руках, отложив все текущие дела.

- Прекрасно - устало вздохнула она, лишь кивнув на приказ Скиннера немедленно отправляться на ту самую базу, чтобы всё выяснить до конца.

Трудность заключалась ещё и в том, что, в этот раз ей предстояло работать одной: Малдер уже вторую неделю отходил от последствий нападения маньяка, которого удалось, в результате задержать, на больничной койке центральной клиники города. По состоянию на сейчас всё самое страшное было уже позади: по крайней мере, Малдер уже пришёл в себя, мог (с трудом) говорить, шевелил руками, пару раз пытался встать, но пока без успехов. Ещё неделю назад, ответить внятно на вопрос, сможет ли её напарник вернуться в строй, Скалли не могла. Сейчас можно было слегка выдохнуть и чуть меньше за него переживать. Когда-то он обязательно наступит: его фатальный раз, но, к счастью, не сейчас.

Тем не менее, без Малдера она всё равно чувствовала себя не особо уютно: слишком давно не работала одна. Отвыкла.

Поэтому была рада вырваться с базы, и с облегчением вздохнула, когда они подтвердили прежний "диагноз": никаких радиационных веществ обнаружено не было. Скалли вырвалась на волю, как птица из тесной клетки. Правда, всё равно оставался вопрос, что же тогда вызвало повышение радиационного фона, но она полагала, что имеет ещё некоторый запас времени, чтобы об этом поразмышлять.

Сейчас она ехала в своей машине домой. "Ехала", правда, - слишком громкое слово для нынешней ситуации. Скорее, в пробке стояла. В огромной, длиннющей пробке. Она ничего не могла с этим поделать, оставалось только думать о Малдере и ждать.

Как вдруг её внимание кое-что привлекло. Внезапно взгляд зацепился за телефонную будку, стоящую прямо посреди улицы. Лишь каким-то чудом она не задевала проезжую часть.

- Что? - в недоумеении воскликнула Скалли. - Что за?!...

Может, это галлюцинации, радиация всему виной?

Оценив, что пробка не сдвинется ещё, как минимум, полчаса, Скалли вышла из машины, заперла дверь, и направилась прямо к этому необычному явлению. Практически музейный экземпляр!

Никакого возмущения со стороны других водителей она не встретила; только крупный мужчина на синем джипе слегка посигналил ей. Остановившись у будки, Скалли стала внимательно её осматривать и изучать. Телефонная будка в центре города, почти на проезжей части - уже это удивительно, само по себе. Ещё более удивительным было то, что будка оказалась полицейской. По крайней мере, надпись, сделанная на ней, гласила именно так.

- Странно, - негромко сказала Скалли, - очень странно.

Вообще-то, стоило развернуться и уйти. Здравый смысл подсказывал поступить именно так. Но Скалли не даром так много времени провела рядом с Малдером, не зря так долго работала над "Секретными материалами".

"Будь, что будет" - решила она, постучав в дверь.

Поступок, в высшей степени, глупый. Ещё более удивительным оказалось то, что будка была не заперта.

- Простите? - окликнула Скалли, входя внутрь. - Здесь есть кто-нибудь? Эй!

i'm lost // faces that i don’t recognize

у матери были – волосы чёрные, локонами по подушке в последний раз – рассыпанные; на руках дафны ещё сохранился её запах [прикасаться к покойнику – на шаг самому приблизиться к смерти] – лёгкий, цветочный, теперь навсегда для детей фреи – отравленный; мордред стоит позади, с перерывами – дышит ей в спину, они оба какое-то время – не решаются подойти; ни единого слова не написала их мать перед смертью, не пожелала хотя бы попрощаться.

хотя бы попросить прощения.

дафна не помнит, чтобы плакала после той ночи – зато хорошо помнит обезумевшее, искривлённое горем лицо отца, когда он ворвался в холодный, опостыленный дом: «это моя вина» - буквально произнёс рохан перед её безразличным телом // дафна и мордред поднимают друг на друга тёмные глаза: да, это правда.

это твоя вина.

дедушка персей присылает письмо – конверт пахнем табаком и порохом; не сможет приехать на похороны, скорбит вместе со своими любимыми внуками // никто не пересекает порог паркинсон-холла в день прощания:

только те, кому глубоко на мёртвую плевать.

блестящий перелив каблуков замужних дам – в чёрном, в траурном – перекликается с хрусталём начищенного паркета; рохан блуждает меж гостей, чуть склонив голову – принимает соболезнования, губит вино, сожалеет об утрате: его отпрыски стоят чуть поодаль и сами себе боятся признаться, что этому спектаклю не верят.

фрея паркинсон была слабовольной, податливой – это правда; но она любила своих детей // и даже на пороге отчаянья она бы не забыла пожелать им счастья.

хотя бы пожелать – верить в него всё равно никто не стал бы;
и не станет.

фрея паркинсон уходит в оглушительной тишине, и дафна отчётливо осознаёт, как начинает внутри неё расползаться дыра – выстрел, который не затянуть; который будет кровоточить, пока образ матери окончательно не сотрётся из памяти.

ей больше нечего делать в этом доме.
семьи паркинсон больше не существует.

[indent] - где ты их видел? – отстранённо ведёт плечом, принимает холодный бокал: так и не притрагивается к вину. – с чего ты взял, что это не очередная шлюшка? – брат и сестра [тёмные вороны на белоснежной репутации рохана паркинсона] оставляют публику, углубляясь в спальное крыло особняка.

с того дня никто не заходил в её комнату.
дафна думает, что никогда не сможет этого сделать.

[indent] - ты любил когда-нибудь маму, мордред? – дафна отбрасывает мелькающую тень от свеч – на старые стены без гобеленов; они стоят – друг напротив друга, спрятанные в темноте их родного дома – абсолютно чужие, намертво друг к другу привязанные.

не отвечай, mi hermano, я знаю ответ;
вы оба свели её в могилу.

паркинсон — несвятое семейство.

теперь об этом мордред знает абсолютно всё. он не питал иллюзий о благочестивости, однако прежде не воображал, насколько глубоко греховность пустила корни в душах: пропитала их ядом насквозь и обратила в невесомый липкий тлен — болото, поглотившее их мать, укрыв трясиной словно мрачным саваном. мордреду чужды, в своём привычном понимании, любовь и сострадание, но даже для него увиденное — слишком, и его мозг отказывался принимать реальность.

а все попытки осознать случившееся хоть и вели витиеватыми тропинками по лабиринту размышлений, все неизменно резко обрывались в шаге от странного, бессмысленного вывода — что это всё не просто так. мордреду девятнадцать лет, он ещё слишком молод, чтобы рассуждать о философии — и уж особенно, самоубийств, — но логика упрямо возвращала его к мысли, что мать его бы никогда не бросила. но сделать следующий вывод — страшно. сознание мордреда блокировало мост к мысли, что если фрейя не сводила счёты с жизнью, то её убили.

сестре же смелости хватило первой.

глядя на дафну, мордред щурился, пытаясь разглядеть, откуда в ней взялась такая сила. сестра росла в тени его блистательности, и, разумеется, он никогда не обращал внимание на то, с чем ей приходится справляться: он просто не воспринимал это всёрьёз, искренне полагая, что дафне жаловаться не на что: одна из паркинсонов — разве мало? ей просто нужно было хорошо себя вести: быть правильной, удобной — и она была. а мордред не задумывался, чего ей стоит — соответствовать стандартам.

тем более, стандартам, в соответствии с которыми, она не очень-то нужна в семье, где уже был наследник.
дафна же, в сущности, была случайной паркинсон.

слова «не может быть» почти срывались с языка: мордреда раздражало внешнее спокойствие сестры, с которым она это говорила. такое чувство, будто бы дафна даже не особенно удивлена. ему хотелось малодушно отмахнуться от неё, ведь куда проще рефлекторно стать на сторону отца, но мордред слишком сильно на него похож, чтобы обманываться, будто рохан никогда бы на такое не решился.

их с дафной подозрения — не повод, но жить в неведении быстро становится невыносимым, и мордред паркинсон решает броситься в омут с головой. он же не хочет быть трусливее сестры, и потому в конце концов находит в себе прежде неведомую храбрость — ещё немного, так и хватило бы на гриффиндор, где наравне с отвагой в чести, должно быть, слабоумие.

рохан не должен ни о чём подозревать — и кто кого переиграет в их змеюшнике? у младших паркинсонов зубы поострее, яда больше, но у отца он, очевидно, многолетней выдержки — и причиняющий мучительную смерть. и всё же, если он правда думал, что дети просто согласятся с официальной версией произошедшего, то — зря. один бы мордред, может быть, и попытался, но дафна задавала слишком неудобные вопросы, и он не мог обманывать себя. и хотя у него спектр эмоций опасно невелик, мордред знал, что фрейя любила его — а он из тех, кто ценит это едва ли не превыше остального.

она не променяла бы его на смерть.
но если за этим правда стоял рохан, почему сейчас? мордред и раньше не замечал между родителями ни понимания, ни особенного уважения, ни любви — с самого детства он чувствовал пронизывающий холод, царивший между роханом и фреей, и для него это было чем-то естественным, привычным — аксиомой.

а разрушение её могло случиться в результате искривления реальности. мордред предполагал, что если проследить за роханом, можно найти ответ: раз он решил, что хочет знать — и это оказалось легче, чем он думал, ведь рохан паркинсон наслаждался своей безнаказанностью.
будто не знал, кого он породил.

— hildegarde marie pelletier. это какая-то французская аристократка, — отчеканил он ровным голосом, глядя на то, как плещется вино в бокале — передал его дафне.
— я их сегодня видел, — берёт ещё один бокал себе, — и знаешь, что? они не прячутся, — не глядя на сестру, он будто бы видел что-то интересное в воронке, образовавшейся на винной глади от того, что он крутил бокал за ножку, но потом — резко перестал и встретился глазами с дафной.
— а это значит, и она могла их видеть, — он не считал нужным продолжать, прекрасно зная, что сестра поймёт: это признание её правоты, потому что ему — нечем крыть. и мордреду вдруг сделалось не по себе.

вот так они с сестрой и стали взрослыми.

«Розье — только» сказал она когда-то, на что получила в свой адрес много слов о состоянии своих умственных способностей, выдержки как чистокровной волшебницы и наследницы благородного рода.
Тем не менее, постепенно...
Это произошло очень постепенно, ещё со школы, Вальбурга Блэк медленно превращалась из просто знакомой по чистокровному кругу в товарища и друга, а после, — после дольше, больше, прерывистее. Вела светские мероприятия от имени благотворительного Фонда, которые ненавидел её супруг, и это было очень удобное начало. Один вальс, второй, беседа и пара бокалов, и дальше — приглашения, много, очень много… приёмы, выставки, балы и сезонные, показательные охоты на лис. Урожденная Блэк хохотала, — запрокинув шею, звонко и открыто, никого не стесняясь, — предполагая, что сколько бы они не слили дарственных Фонду денег в сток бездонной благотворительности, ему всё равно будет мало.

Мне всегда нравилось смотреть на нас вдвоём, нравилось растворяться в этом адюльтере, что я сама себе разрешила, и в минуты нашей близости я часто колдовала зеркало напротив. Светская львица с Туманного Альбиона и наследник древнего рода — две рептилии, что может быть скучнее? Этот спонтанный роман, в который я заигралась, позволив выпить себя до капли, но однозначно поглотив и тебя. Ты был горький словно кофе, что невозможно было разбавить медом наших ночей. Бесконечно тягучие, словно патока, эти луны были невероятно терпкие, такие острые каблуки звезд сияли над нами. Меня трясло от каждого поцелуя, когда я смотрела, как в прикроватных зеркалах сочными акварелями писались плавные линии наших силуэтов, и через мой запрокинутый профиль, жемчужную белизну хрупких плеч, дрожащие ресницы серебряным лезвием врезалось томное напряжение. Твои руки, что требовали бы послушания и отклика, эти жадные, словно истосковавшиеся губы, они до боли вытягивали мои оголенные нервы… Ведь мне бы цедить свой afternoon tea, растворяясь в семейной жизни, но я задыхалась в этой рутине. В одиночестве, в бытовухе, в бесконечном Дне сурка. Рутинная жестокость моего Дома истачивала меня, опутывала тонкими струнками нервозности, какой-то усталой надрывности.
Я забылась и устала, невероятно устала от всего.
И от тебя — тоже…
Может быть, поэтому я уехала к морю?
А вы думаете — конвент.
В целом, я часто путешествовала, но всегда ненадолго и всегда возвращалась назад в указанный срок. Но здесь — не вернулась. Мы мешали наше кофе с молоком каждый раз, едва игрался случай, но в ту осень Брайтон буквально утопал в ливне, он стоял стеной практически каждый день и разорванный молочный туман льнул земле, а этот мир засыпал под мирную и неумолимую колыбельную падающей воды. Хотелось остаться, забыться в этом шепоте природы. И в тебе.
Как кружил в танце, как ты меня жил, в ладонях мял и я сама не заметила, как ты выдернул чеку. С каждой нашей встречей твои температурные объятия становились жарче, взгляды на людях – откровеннее. Ночами ты выкручивал меня навзрыд, в моем сознании гудела волна и захлестывало за борт так, что я буквально тонула в этом чувстве. Захлебывалась — не выплыть. Останься со мной, останься во мне, ведь даже минута без тебя отдается невероятной тоской где-то в груди.
Это не влюбленность — а ещё сильнее, всё то, что бьет наотмашь, издалека.
Зависимость, коим я была подвержена. Прочь её.

Любой Ваш пост с любого проекта за абсолютно любого персонажа.

Если бы не дурная слава, его могли бы называть типичным подростком, который находит любые способы пробраться на подобные мероприятия, дабы оттянуться по полной программе. Будь он обычным, он бы сбегал через окно своей спальни, подделывал водительское удостоверение и закупался бухлом, чтобы только ощутить свободу и вседозволенность, коими так упиваются все недоросли в этом возрасте. Будь он обычным...
А он и обычный. Обыкновенный паренек шестнадцати лет, которому просто не очень повезло. В его жизни слишком много вседозволенности, которую он, кажется уже даже не знает куда девать. На подобных вечеринках он уже давно как рыба в воде и не потому что является душой компании или мировым другом и завсегдатай. Нет, он просто... работает. Веселящиеся пьяные и обдолбанные люди, которые дают себе волю в полутьме танцевальных площадок, не привлекают его закружиться в танце и забыться. Он не пытается обманом выклянчить в баре выпивку. Он кажется, — и это выглядит и ощущается забавно, если задуматься, — слишком взрослый для подобного. Он вырос слишком рано и не умеет достаточно "отпускать себя". Не умеет закрывать глаза и теряться в толпе двигающихся тел, не думая о том, что его окружает, что его ждет и что он оставил позади.
Безликие танцующие местные, — что съезжаются в импровизированные гранжевые клубы в амбарах и подвалах, — отпускают здесь свои пороки, чтобы утром вновь надеть образ благочестивых чистоплюев, имеющих право судить и бросать в спину камни. Хоук же о пороках знал все. И ни на секунду не обольщался, не желая делить с этими людьми ни единого момента "свободы". У них своя правда, своя свобода. А у него своя... вынужденная.
У паренька были договоренности и подвязки с местными барыгами, которые распространяли всякую дичь по островам, тем самым подзарабатывая немного, прежде чем основной товар уходил по водному пути в Канаду. За хорошую работу, Амелл имел неплохие чаевые, позволяющие ему и более или менее нормально питаться и... даже что-то откладывать. Да, он все еще наивно надеялся, что сможет заработать достаточно, чтобы вырваться с островов, вырваться из оков прошлого и найти способ спасти их с матерью жизни. А еще он мечтал отомстить. Но это было чем-то сокровенным и далеким, о чем он думал лишь в особенные моменты. В моменты злости или радости. Когда нервы его закипали и он не знал, что будет дальше...
Вот только чем дольше он "копил", чем больше погружался в дела местных банд, чем сильнее желал найти выход — тем сильнее увязал во всем этом болоте, ощущая, что невидимые путы окутывают его с каждым днем все новой и новой петлей. И что к тому моменту, как он возможно чего-то и добьется, спасать уже будет нечего. Мать не доживет до "счастливого избавления", а он... Он уже не тот, кто может просто так все отбросить. Он не может стать прежним идеалистом. Он близок к краю как никогда.
Он жалел мать и желал ей лучшего, но одновременно презирал за слабость и неспособность контролировать свою жизнь. Его не реально бесило, что она предпочитала отдавать свою судьбу в чьи-то чужие, властные и отвратительные руки. Хоук думал, что это слабохарактерность, трусость, привычка... До недавнего времени. Пока сам не испытал новый виток "ада". Словно прежних лишений было недостаточно. Словно его жизнь не достаточно абсурдна. Словно, у него еще не все отняли. Ему тогда казалось что все. Но, нет. Теперь у него отняли и его тело.
Извращенцев на земле хватает и доселе Хоуку как-то удавалось избегать их мерзких притязаний, особенно крутясь на улицах. Заслужив у некоторых местных ворюг и барыг какое-никакое уважение, за смекалистость и пронырливость, Амелл доказал что может быть полезным в качестве пары ушей, пары глаз, пары быстрых ног и ловких рук. Его никогда не прочили в мясо, коим тешат понаехавших ханжей, — оставляющих свои идеальные жизни за белыми заборчиками, — дабы приобщиться к чему-то запретному и низменному. Ему удавалось избегать этой отвратительной участи, которой "удостоилась" его мать. Он думал что доказал свою полезность... Но кто-то его продал.
Он до сих пор не знал кому обязан своим низвержением. Улицы всегда были жестоки, но он умел ловко маневрировать, избегая слишком большого ущерба для себя. До определенного момента. До той странной ночи, которая перевернула, — в очередной раз, — его жизнь на "до" и "после". Хоук почувствовал вновь, что происходит, когда от тебя ничего не зависит. Когда ты не владеешь и ситуацией и даже своим телом. Он узнал, что такое, когда тебя пользуют... Вот только он до сих пор не знает кто были эти люди и почему? Да, неприятелей у него хватало, но все обычно решалось кулаками и оскорблениями. Что до его уличных "коллег", то никто не мог ему сказать, откуда пошел слух, что Амелл перешел в разряд мяса, которое можно пользовать. И теперь, работая по старой схеме, он не знал, когда и откуда ждать неприятных предложений, от которых теперь бывает нельзя отказаться. Потому что оказалось, его лицо, его тело и его дерзкий характер имеют спрос. Кого-то интересует и более того, — возбуждает! — его сопротивление и неприязнь. И если он хочет сохранить свою жалкую жизнь и жизнь матери, ему теперь приходится наступать себе на горло, перечеркивать все свои принципы и убеждения (которых не то чтобы уж слишком много осталось) и... ненавидя себя, делать то, что претит. Делать то, что унижает и вызывает слезы злости. Слезы, которые возбуждают извращенцев, что наслаждаются видом чьей-то поломанной воли. И самое страшное, что и к этому можно привыкнуть. И он привык.

Не без подозрения, но волне уверенно, Хоук лавировал среди трясущихся в танце тел, высматривая взгляды тех, кому может потребоваться допинг. Он считывал их с легкостью и проворачивал сделки на раз-два. У него всегда были готовы пути отступления на всякий случай. Полиция могла нагрянуть в любой момент, да и среди потенциальных покупателей могли оказаться "оборотни". Но он еще ни разу не попадался. Его еще не ловили на торговле. На чем угодно ловили, но не на распространении.
Уже завершив несколько обменов, Амелл немного задержался впаривая молли какому-то потному парню, что смотрел на него не вполне ясным взглядом. В вопросах покупателя было чуть больше любопытства в его адрес, чем следовало. А когда он наклонялся к его уху, чтобы что-то сказать, то старался коснуться носом и губами его шеи. Хоук хмурился и отстранялся, но не мог бросить дело на пол пути. Ему нужно было заработать как можно больше за этот вечер, чтобы его доля была больше. Но эти притязания казались ему... не то чтобы неуместными. Они были противными. Словно нужно было сыграть целый спектакль, с домогательствами и распусканием рук, вместо того чтобы просто предложить отсос за сотку. Хоук отказался бы и эта комедия не затягивалась... Потребовалось чуть больше усилий и харизмы, чтобы получить от клиента то, что было нужно и очень вежливо объяснить, что подобных "услуг" он не оказывает, не смотря на горячие протесты.
Не успел он отделаться от домогательств, как из группы танцующих тел к нему выплыл какой-то развеселый альбинос, очень ярко выделяющийся в искрящейся светомузыке. Парень "пританцевал" поближе к пареньку в растянутой рубашке и крикнул ему на ухо, пытаясь пересилить музыкальные биты:
— Я знаю у тебя есть. А у меня закончилось. Но есть двести баксов, которые я очень хочу потратить.
Хоук склонял голову, вслушиваясь в развеселый тон молодого человека и его слегка заплетающийся язык. Тот явно был навеселе. Отличный клиент. Двести зеленых будут не лишними в копилку. Амелл коротко кивнул и спросил:
— Чего тебе? Полегче? Потяжелее? Слаще? Или может кисленьких? У меня есть разные конфеты, — делово разукрасил он с легкой ухмылкой. Темные волосы упали ему на лицо и он зачесал их пятерней. Он заметил, что кудрявый альбинос смотрит куда-то ему практически за спину и на мгновение попытался проследить за его взглядом, но не увидел ничего и никого примечательного.
— У нас будет частная вечеринка и хотелось бы всего и понемногу.
— Назови количество гостей и их вкусы. В зависимости от их желаний, мне нужно будет подобрать блюда под их меню.
— О! Ужин будет обширный. Нам бы на основное сладенькое, а кислое и тяжеляк на десерт, — с каким-то нетерпением выпалил этот дерганный кудряшка, словно начинал торопиться, — И я готов доплатить сверху.
Хоук на мгновение нахмурился, словно почуяв какой-то подвох и еще раз внимательно, — насколько это вообще было возможно в полутьме и мелькающих огоньках, толкающихся потных телах и оглушительной музыке, — вгляделся в черты лица незнакомца. Тот явно был обдолбан и навеселе. Он точно торопился, словно хотел как можно скорее продолжить веселье и изнемогал от предвкушения. Со стороны, вполне типичный отброс из чистоплюев. Завтра, когда он будет чистым и умытым ходить по тротуарам своего города, никто и не подумает, что он обдолбыш.
— Ладно, встретимся через десять минут у складов. Я принесу тебе меню, а ты сам уже выберешь чего бы тебе хотелось. Не забудь захватить еще пару президентов.
Была не была. Хоук знал, что ему жизненно необходимы деньги. И как можно больше. И как можно быстрее. Пока он совсем не увяз, не утонул и не захлебнулся. Ему нужно выбираться из этого болота и спасать себя всеми доступными способами.
— Давай тогда чуть дальше, у пристани. Тут могут быть глаза и уши, а там моя машина ближе, — обрадовавшийся как ребенок рождественским утром, заявил белобрысый. Амелл еще раз нахмурился и посмотрел ему вслед долгим взглядом, словно бы его спина, исчезнувшая в толпе танцующих, могла выдать тайны и развеять сомнения.
Хоук не любил когда его выманивают куда-либо. Но его работа в принципе была сопряжена с риском и это был не первый клиент, который желал покупать сет из разнообразных "десертов" не прилюдно. В целом, его нельзя было в этом винить. Но и не напрягаться пацан не мог. Поэтому, ради успокоения нащупал в кармане свой дорогой складной нож. Конечно, он не спасет его от нападения. В прошлый раз вот не спас. Но с ним он все равно чувствует себя увереннее.
Как и было обговорено, примерно через десять-двенадцать минут он уже стоял в тени склада недалеко от пристани, докуривая сигарету и ощущая тяжесть небольшой стопки пакетиков, что покоилась во внутреннем кармане его куртки. Ночь была прохладной, не смотря на то, что было лето. Но у воды всегда прохладнее.

[indent] Тихий голос и улыбка, тишина ночи, и размеренный тон, льстящий мне интерес и логика - всё это мешает моему внутреннему Галеону встать в оборону, дерзко окрыситься и превратиться в непотопляемый Дредноут, с которого бы капитан вещал долго и скучно и ни о чём. Он умеет, этот капитан, спасибо матушке за курс дрессировки, когда по чистой в своих эмоциях палубе, словно по цирковой арене прыгали тигры моего самообладания. Еще чуть-чуть, и можно будет пустить их вплавь. Ах, как красиво поплывет эта группа в полосатых купальниках!
[indent] Боевым кораблям дают девичьи имена.
[indent] Этот я назову собою...
[indent] Белла-трикс.
[indent] И он будет говорить обо всем сразу, искренне, откровенно.
[indent] Запоминающе.
[indent] - Родителях? Ах, им никогда не понять. Сейчас они оба в режиме предвкушения свадьбы, поэтому совершенно лишились всякого чувства юмора.
[indent] Ты же Блэк…
[indent] Внутреннее, щемящее чувство амбиций стремится, чтобы меня запомнили не как ещё одну Блэк, ставшей крепким звеном в цепи поколений древнего чистокровного рода. Рудольфус и Рабастан лишь отчасти напоминают своего отца, даже на треть, а может – четверть. Каким-то внутренним чувством ощущается, что этот человек нашел себя в этом мире, твердо стоит на ногах, его устраивает происходящее, а если нет, то он не скатывается с рельс самообладания.
[indent] Возраст или личность?
[indent] А может быть, смирение? Нет, конечно, не оно - подопечным Салазара Слизерина это недопустимо… Ожидание? Возможно... Некоторые шрамы определяют нас, без них нас не существует, они заставляют схорониться, затаиться на время. Принять удобную оборонительную позицию, взлететь на самые высоты, но не для успеха, он так, просто бонусом идет, а чтобы было лучше видно. И ждать, копить силы для сокрушающего удара. У вас поистине ангельское терпение Целителя, дорогой мистер Лестрейндж-старший. Если Вы до сих пор в состоянии ждать возмездия в одиночестве и не свихнуться от несправедливости этого мира.
[indent] А я - же Блэк...
[indent] - И рада, что уже ненадолго.
[indent] "Ты же Блэк", - говорила маменька, поправляя мне гольфы, скатившиеся с коленок.
[indent] "Ты же Блэк", - говорил отец, хмуря брови над моим аттестатом.
[indent] "Ты же Блэк", - разводила руками тетушка, узнав о моём решении пойти за старшего из сыновей Рэйнарда Лестрейнджа.
[indent] "Мы же Блэки" - пели на свой лад сестрицы и кузены, но каждый про своё, в своих тембрах, аккордах, нотах и октавах. Такие разные, но все-таки они самые, навеки чистые моральные уро... Ну хорошо, не будем об этом.
[indent] Ты-же-Блэк незримой сущностью таится в углах наших детских комнат, приходя ночным кошмаром к ослушавшимся и доводя их до тотального психоза. Всегда выбирает по одному из поколения. Интересно кто будет отдуваться за наше?
[indent] Сигаретный дым вьется меж алебастровых пальцев. Удивительно, но мы почти не пьющие, нами правит немного другая привычка. Может именно поэтому среди нас много зельеваров. Любят понюхать и прикурить, глядя как витиеватый столбик дыма поднимается к небу, словно лестница в рай. Лучшее болеутоляющее, когда по этой лесенке быстро убегает наверх грусть.
[indent] - Скорость, мистер Лестрейндж. Залог выживания, она выигрывает всё и обыгрывает всех. Что может быть слаще победы, когда вы минимальным усилиями просто успели раньше? Ничего. Проживаем ли мы по-настоящему те дни, которые проносятся мимо нас? Мы не успеваем за ними. Но в событиях будущего, мы можем попытаться успеть. Мы с Рудольфусом - успели.
[indent] Тик-так, слышится  ход гостиных часов в углу. Не бьют – убивают эту ночь. Тик-так, тик-так. Две минуты тишины, мы даем ей возможность послушать нас.
[indent] Мистер Лестрейндж хвалит меня; интересно, где он успел узрить мои таланты. У меня есть предположения, кто ему сказал, но пока что простое…
[indent] - Спасибо. – слетает с моих губ. Не краснею, но приятно. Практически все старшие родственники мне вещали о моих не-форматах, кто-то с упреком, но кто-то с простой констатацией факта, мол, такой уродилась. Я умею быть вежливой и светской, наигранно улыбаться и тихо смеяться в ответ. Просто после этого мне хочется вымыть рот с мылом, только и всего! Я умею одеваться, наряжаться и тратить за два часа жалование министерского аврора, о размерах которого давно ходят легенды. Просто я этого не люблю. Не хочу и не могу делать того, что скучно и навевает тоску. Набивать карманы продавцу – тоска, накладывать тонны косметических чар – тоска вдвойне. И в придачу лениво. Вопрос окрасятся ли тоской и ленью ночи с будущим мужем пугает меня до дрожи, поскольку именно тогда придется найти им другое применение.
[indent] И как так можно? Но…
[indent] - Обычной светской дамой мне быть нисколько не прельщает. Почему многие из нас выбирают задыхаться плесенью в старых домах, то на одном приеме, то на другом - не понимаю. Но что плохого, чтобы быть крылом ветру Перемен? Делать что-то весомое, значимое, отбросив оковы общественности. Тем более, что сейчас вокруг столько проблем, задач и… возможностей для их решения.
[indent] Именно правительство превратило политический кризис в возможность и не стоит её упускать. Под огнем решения не будешь помнить вкуса дубового Фэйри и не узнаешь чувства вины за счастьем видеть, как приближается Великая Эпоха Возрождения.
[indent] - А как вы ладите с собой мистер Лестрейндж?

[indent] Порт Дьеппа умывается утренним серым дождем, но в тихом шепоте подкрадывающегося лета слышится нотки победной надежды. Чёрный зонт скрывают нас от глаз прохожих, ты ведешь меня под локоть, уверенно и не спеша, шагая в ногу со мной, мы будто бы пара. Эта хогвартская ностальгия, идиллия двух старост заставляет меня немного задуматься. На причале монотонными нотками льется плачь и смех, и портовой руганью смешиваются с криками вечно голодных чаек.
[indent] - Жаль, что ты женился.
[indent] Ты обрываешь шаг, останавливаясь, но я, сделав дополнительный, разворачиваюсь к тебе лицом к лицу. О, давно не видела этот вопросительный взгляд с требованием объясниться, но здесь все обнимаются, и я тоже скрываю за этим жестом свой ответ. Не буду объясняться и ты молчи - шшш, два пальца у твоих губ, не касаясь. Объятия, ничто так не обезоруживает людей, и я в мнимом жесте расставания прижимаюсь щека к щеке.
[indent] - Поедем со мной, Ришарт.
[indent] Тихо, но решительно, не мямля и в стыдливом жесте не отводя взгляд вниз. Что я там увижу? Мостовую и скомканный билет на прогулочный корабль «Королева Виктория, первый класс, каюта пять», что ты дал мне минуту назад. Двухместный, двойной - как и все подарки для элиты. Я уверена, что мои слова не сплелись в шепоте дождя и не спровоцируют твоё удивлённое «что?».
[indent] Знаю на что иду - и знаю чего хочу.
[indent] Я тоже знаю, кого мне нужно.
[indent] Мы друг друга - стоим.
[indent] - Хотя бы до Ньюхейвена.
[indent] У нас будет немного времени, но я не буду его продлевать, ведь использую каждую минуту из этих шести часов - хорошо, что Дуврский порт и Кале закрыты военными нуждами. Обними меня, Ришарт, и пусть вокруг поднимается ветер и погода бесконечно скорбит по Революции. Но между нашими телами, спрятанное молчаливыми объятьями, останется то, что одним своим существованием оправдывает все.
[indent] Молчишь?
[indent] Медленно делаю шаг назад, волосы начинают сильнее чернеть от капель дождя. Пара шагов назад - это как пара минут на обдумывание, тебе они очень нужны, но мне не хочется мокнуть в ожидании. Королева Виктория быстро принимает меня на борт, и уже проходя по мостику я лишь слышу вдогонку вопрос проверяющего.
[indent] - Vous venez avec une dame, monsieur?

* Вы заходите с дамой, месье?
***
[indent] Душный осенний день невозмутимо отцветает, напоследок вспыхнув закатными красками солнца и быстро, минуя время сумерек, на небесный трон восходит Луна. В этот раз полная, на радость мадам Блэк и других гостей радушного хозяина.
[indent] Сезон охоты, наконец-то!
[indent] Свистящая тишина свистит надеждой предвкушения мистических открытий и азарта погони. А это значит – пора собираться. Традиционно для себя Вальбурга играет свой ночной этюд. К своим годам и положению, она вовсе не воплощение истаявшей в отравленный воздух статуи, со смертельной вдовьей усталостью в глазах: алебастровая кость, аквамариновая кровь, сгусток сохранённой энергии. Туго перетянутая атласным поясом талия, агатовый кант для жемчужной сердцевины - сегодня в её образе нет томных готических кружев траура, сегодня на ней по-охотничьи элегантно нарисовалась строгая мантия, высокие сапоги и длинные перчатки для верховой езды. Она могла бы одеться по-дамски, но волшебница далеко не первый раз на охоте подобного плана. Более того, тогда бы её не пустили в авангард, да и сама мадам туда не полезла, ибо какая ненормальная будет загонять оборотня, будучи затянутой в жесткий корсет, в шляпке, да и в туфлях для чинного приёма? Разве что та, которая хочет покончить с собой самым нелепым в волшебном мире способом.
[indent] Это явно не интересно ей сегодня и вообще... как-то не сейчас.
[indent] Хрустко-ломкий воздух гостеприимного поместья полон крошечных шепотов, скрытых таинственной мглой – так, чтобы невозможно не обернуться, не взглянув в черный угол комнаты и не припоминая Мерлина и всех четырех Основателей сразу. Прикрыв дверь своей гостевой спальни, ведьма медленно спускается в холл - нет, она не бежит и не торопиться, в сглаженных движениях видится тщательный настрой. Не думать, не сомневаться, ведь тело само вспомнит, что надо делать…
[indent] Гостей на партере перед поместьем много. Здесь у каждого своя цель, и каждый находил в подобном формате охоты что-то своё – кому-то нравилась лишь первая стадия, травля, кому-то – нападение и борьба с загнанным, но изрядно озлобленным, бешеным, зверем, кому-то нравилось только ощущение финального охотничьего триумфа и своей относительной причастности к нему, а кому-то же просто нужно было посмотреть на чистопородных охотничьих крупов в деле и договориться о будущей вязке.
[indent] Вальбурга Блэк выходит под лунный свет и не без удовольствия отмечает, что всё готово вовремя – и наездники, и животные. Не факт, конечно, что её полет пройдет азартно и результативно, но попытаться всё же стоит. В воздухе чувствуется горьковато-сладкое предвкушение, и мадам пару минут наслаждается им, пока к ней не подводят её личного фестрала.
[indent] Призрачный скакун или гиппогриф лучше подходят для охоты на оборотня? О, об этом можно спорить вечно - долго, красноречиво и неистово! Однако Вальбурга не раз категорично заявляла, что нет смысла лететь на подобное мероприятие гиппогрифом, мощным, неповоротливым и спонтанным, несмотря на то, что он без ума от погони за крупным зверем. Куда полезнее и удобнее в этом деле будет лёгкий, выезженный, компактный, и, к слову, относительно накормленный фестрал, чтобы в деле не отвлекаться уже на свою собственную охоту. Более того, с этим зверем намного проще договориться без всяких реверансов и прикорма. Есть, конечно, нюанс для наездников, которые ни разу не видели смерть, но, к счастью, здесь попросту таких нет. Её палочка скользит в пальцах в манере воспитательного стека для верховой езды, но не факт, что в полёте она прикоснется к блестящей шерсти антрацитово-призрачного, почти прозрачного в лунном небе, животного, ведь предназначена совершенно для другого. Крылатый жеребец с наслаждением дергает верхней губой, пританцовывая от нетерпения. Масть, рост, экстерьер, порода, и даже имя, – всё было прекрасно в этом благородном животном. Не иначе - под стать владелице. Проверив на магическом существе всё то, что положено для начала успешного полета, ведьма садиться верхом, - как всегда по-дамски, боком, - и ищет того, с кем сегодня насмешливым жребием назначена быть в паре. Рейнард Лестрейндж попался её взору не сразу, ведь заинтересованный взгляд то и дело отмечал породные признаки то одного, то другого магического существа, не всматриваясь в лица владельцев. Однако невежливо заставлять джентльмена ждать дольше положенного, и мадам Блэк проезжает вдоль собравшейся кавалькады в поисках попутчика. Если участвовал в распределении, значит, сегодня он один, без сопровождения.
[indent] Странно.
[indent] - Мое почтение, Рейнард. – приветствует она компаньона, знакомого ещё с детства. Ха, приятное было знакомство, по погребальный костер не забыть! Но сегодня не время для ностальгии и призраков прошлого. Взгляд медленно скользит по волшебнику и его летуну, и вдруг едва заметная, ироничная улыбка касается точеных губ дамам Блэк.
[indent] – Вы что, полетите на этом?

Завораживающая сладость августовского дня не предвещала событий ярче, чем внезапная влюблённость Паскаль, что тянулась с марта, ни на минуту не угасая. Щепотка страсти, пригоршня поцелуев, капля адреналина от крошечной тайны припорошенные летом, составляют рецепт идеального зелья бесконечной эйфории. Лучше эликсира, без побочных эффектов, результат – продолжительный. С неприятными новостями не смешивать, есть риск растратить идиотскую улыбку и обрести складку меж бровей. И коль мы заговорили о новостях способных призывать недовольные гримасы, стоит упомянуть о сове, что прилетела ещё неделю назад, держа письмо в клювике. Письмо…плохое слово для громовещателя, что так любила бабушка Минерва. Открывать его Паскаль не хотела совершенно, то ли потому что не любила, когда на неё голос повышают, то ли боялась каких новостей ужасных ибо с какой стати слать столь эпатажную весточку? Хотя, бабушка Мини всегда была любительницей раздуть из мухи слона.

БАХ! И конверт взрывается, заставляя Паскаль повалиться на пятую точку, даже волосы той чуть раздув, ну а потом, многозначительная тирада вырвалась на свободу, крича так сильно, будто пыталась оглушить весь дом. Благо лавка по воскресеньям закрыта, жаль, что уши бывший слизеринки – нет. – Вся ваша семейка – настоящие хамы! Думаете я бессмертная? Думаете я бессердечная? Да знаю я о чем вы думаете – кому достанется поместье, где мы прекрасно собирались все вместе так много лет назад, что я боюсь осознать столь огромную цифру! А бабушка вечно жить не будет! Собираю шабаш на двадцатые лунные сутки, отказ и неявку сочту за пожелание мне скорейшей смерти и вычеркну из завещания! Обожаю, целую, твоя бабуля. И ОТЦА НЕ ЗАБУДЬ. Письмо разорвало само себя, Бёрк с грохотом рухнула на спину, выдавив из себя тихий истеричный писк, и лишь тогда пространство наконец погрузилось в тишину. Где-то там этажами ниже, даже отец замер, ни шороха, ни слова не выдав.

Она лежала, развалившись звездой морской и впитывала вернувшийся покой, что смешивался с надвигающимися лавиной воспоминаниями о детстве, которое разрушилось однажды, омрачившись чередой безумных смертей, расколов, распадов, одиночества и заточений боли в глубинах собственного разума. Когда твои любимые буквально разом помирают, говорить о ком-то из становится всё трудней и трудней, одна печаль душит другую. Вот и Бёрк сейчас вздыхала, а голос её дрожал, словно рыдала та дней пять не прекращая. Дурацкой улыбки на лице простыл след.
Летние дети Бёрков в виде близняшек и Кирана ознаменовали своим рождением свеженькую традицию, что бабуле в голову взбрела – собираться августовским днём, устраивать настоящий громкий праздник, пускать салюты, пить искрящиеся напитки, играть в догонялки, сидеть у огня и рассказывать страшные байки, провожая умыкающее лето. Паскаль всегда с нежностью вспоминала те годы в меноре бабушки, залитые детским смехом и вечной игрой в прятки. Сосчитать гостей было сложно, ведь там целая толпа из родственников приезжала – отцы, матери, дети, их сёстры, племянники, внуки. А сейчас? Сейчас Паскаль прекрасно понимала, что возглавлять Миневре стол с максимум пятью родственниками, три из которых – Киран, отец Паскаль и, собственно говоря, сама Паскаль. Стоило мыслям об отце ворваться с голову, как тот, будто по велению волшебной палочки, возник, омрачив тишину противно заскрипевшей дверью. В обычный день она бы скривила недовольную физиономию, но сейчас лишь взгляд устремила на объект нарушивший тусклость воспоминаний.

– Двадцатые лунные сутки, если ты вдруг не расслышал, в чём я сомневаюсь. – с такой горечью прозвучала эта фраза из её уст, что отец без вопросов покинул комнату под ещё один дёргающийся, глубокий выдох. Возвращаться в место, что пропитано призраками прошлого, в глаза которым ты смотреть совсем не хочешь было почти непосильной задачей. Но, увы, отказаться от праздника…ха, праздника!…совсем было никак нельзя.

Чуть приподнявшись, та палочкой взмахнет, чтоб заклинание притянуло ей перо, да пергамент: «Парный наряд? Да или да?» чиркает кузену, пририсовав улыбающуюся рожицу с глазами-иксами. Паскаль даже не сомневалась, что Киран так же получил письмо от бабушки, а значит без проблем поймёт и каждое слово и значение дохлой, но все ещё улыбающейся рожи.

Морриган вряд ли смогла бы ответить на вопрос, любит ли она светские мероприятия. По крайней мере, ответить честно, а не так, как было положено. Ответы - классические, заученные, те, которые должны были звучать, - были вбиты в подсознание так глубоко, что она могла дать их даже без необходимости просыпаться. Даже вполне себе светскую улыбку бы изобразила наверняка.
На её взгляд, такого рода ритуалы значительно упрощали жизнь и позволяли освободить сознание для обдумывания вещей куда более интересных: просто следуй инструкциям, и всё будет хорошо. Улыбнись, когда к тебе подходят, сочувственно покачай головой, если видишь, что собеседник не пылает энтузиазмом, вне зависимости от того, что за слова вылетают из его рта. Про кого бы ни спрашивали - создаёт впечатление человека исключительно приятного. Это как викторина, в которой вопросы не меняются десятилетиями, и все правильные ответы давно выучены наизусть. Как сделать, чтоб тебя считали человеком вежливым, но в душу не лезли? Улыбайся и отвечай, как надо. Не меньше - иначе станешь грубиянкой и позором семьи, и не больше - иначе попытаются вынуть душу, вывернуть наизнанку и вывести из любого лишнего слова или жеста какую-нибудь невообразимую сплетню, от которой потом не отмоешься.
Казалось бы, посиделки в Министерстве должны были отличаться, но ей никогда не нравилось менять то, что уже работает, так что стратегию Мора исправлять и не подумала. Улыбалась сдержанно, пила мало, кивала холодно, но с благожелательным выражением лица, отвечала по инструкции.
Мягкая струящаяся ткань тёмно-синей парадной мантии едва заметно отражала свет магических огней в центре помещения. Она и одежду себе выбирала всегда по внутренней инструкции, которую с детства давала мать: подчеркнуть глаза, показать стройные ноги, но не слишком, никаких глубоких декольте, никакой дешёвки, только натуральные или адхимические дорогие ткани, чтобы не ронять себя в глазах разьирающихся, коих в чистокровном обществе было в избытке.
И без того ей стоило быть в десятки раз осторожнее прочих: то, что она, будучи незамужней девушкой, пока что официально оставалась и была заявлена наследницей рода, уже было скандалом само по себе. А о внутренних распрях и борьбе за место между ней и кузеном и без того шептались все сплетницы высших кругов.
К счастью, здесь на неё косились не так откровенно: разговоры шли о делах Министерства, о показателях, о том, кто куда поедет отмечать и кто останется в этом году на дежурство. Вообще, она бы, может, вообще не пошла на сие мероприятие, но начальница никак не успевала, и попросила помощницу присутствовать вместо неё. А расположением Баушер рисковать не следовало. Да и других планов особо не было.
Расположение духа было исключительно умиротворённым. Девушка мягко улыбнулась покровительственно к ней относившемуся судье и совсем чуть-чуть отпила из уже больше часа удерживаемого бокала. Вино было чудесным - тут Министерство не поскупилось, - но она всегда держала голову трезвой и чистой. Чем больше у тебя тайн, тем меньше следует расслабляться. В последний раз она напивалась на выпускном из школы, кажется...
- Мисс Булстроуд!
Седой уже джентельмен приблизился, источая улыбку доброго дедушки и лёгкие алкогольные пары.
- Я так рада Вас видеть! - Морриган улыбнулась и почти кокетливо протянула руку, то ли для рлжатия, то ли для поцелуя, уважаемый волшебник выбрал второе, - Хотела ещё раз поблагодарить Вас за помощь перед прошлым заседанием! Если бы не Вы, я бы уже наверняка лишилась работы!
Благодарность лишней не бывает, особенно нужному человеку.
Судья тут же распушил хвост. Как и ожидалось.
- Ну что Вы, девочка моя, что Вы! - он напоминал ей декана Слагхорна, так что здесь изобретать заново волшебную палочку тоже не требовалось, - Я всего лишь указал Вам на выпавший из стопки пергамент, Вам и так нудно было следить за слишком большим количеством вещей. Мне кажется, помощники порой работают намного больше своих руководителей, как Вы думаете?
Морриган картинно рассмеялась.
- Мне не положено о таком судить, что Вы! А то точно уволят!
Она хитро подмигнула, вызвав смех собеседника, и начала подумывать, как от его внимания теперь избавляться, но его уже позвал какой-то знакомый.
- Вы меня извините, прекрасная мисс?
- Конечно, конечно, что Вы! Была очень рада встрече!
- И я, дорогая моя, и я.
Пожилой джентельмен поспешно удалился, уже издалека что-то выкрикивая и опасно размахивая наполненным бокалом, и лицо Морриган снова приобрело нейтральное выражение.
Размышления о последнем заседании прервали снова, но откуда-то сбоку, и она не успела вспомнить лица нарушившей её покой девушки. Впрочем, судя по состоянию этого самого лица, в одних кругах они вертеться не могли вовсе. Единственное, что она успела - сменить выражение лёгкого удивления на доброжелательность, скрыть презрение от вида и запаха, исходящего от неё.
Сокурсница? Это многое объясняет.
По собственному выбору она бы такое знакомство не завела. Да и то - вряд ли это можно было назвать прям знакомством. Так, пересекались иногда в коридорах.
Девушка напрягла память и выцепила образ метлы, ассоциирующийся с этой барсучихой.
- Ах да, я помню! - она снова мягко машинально улыбнулась, - Вы, кажется, прекрасно обращались с метлой!
Для неё каждый, кто не разбивал лицо о жёсткую землю в первые полминуты полёта, прекрасно обращался с этим изобретением какого-то жестокосердного мага.
- Извините, никак не могу вспомнить имя - ужасная память, мне так неловко, - глаза оставались холодными, но к общему выражению лица было не придраться, как и всегда.
Неловко ей не было: если бы она вместила и бережно сохранила имена, фамилии и лица всех сокурсников, то ни на что полезное памяти бы точно не хватило.
А вот спутанные разящие застарелыми алкогольными парами речи новой старой знакомой ей по вкусу не пришлись совершенно.
- По подозрению? - она как бы в лёгком изумлении приподняла бровь и покачала головой, - Мне очень жаль, но если речь идёт о гибели немагического населения, то стоит сначала проконсультироваться с их правоохранительной системой. Как Вы и сами можете понимать, наши миры крайне редко пересекаются, и кому как не их законникам разбираться в том, что может происходить с их людьми?
Если быть честной, ей было очень всё равно на смерть маглов и вмешиваться в расследование и тем более вмешивать излишне лояльную к ним Баушер она не хотела совершенно.
Но не пойдёт ли эта пропитая девица дальше, если её отшить?
- Впрочем, можете занести мне бумаги, я посмотрю в свободное время, - Морриган снова изобразила улыбку, почти искреннюю, ведь бумагам точно суждено было завершить своё существование в камине, - А сейчас не стоит о делах! Расскажите же скорее, как Вам нравится Ваша жизнь после Хогвартса? Не так уж часто встретишь однокурсницу на подобных переполненных официозом мероприятиях!
Энтузиазм изобразить ей всегда было сложно, но она очень постаралась. Барышню нужно было отвлечь от нудятины с убийствами маглов, а кто же не ухватится за возможность поговорить о себе любимом?
Тем более, с тем, кто обычно и не заговорил бы с тобой, чтоб не портить себе репутацию.

Стук каблуков по идеально отполированным полам заполняет все ее внимание. Пропасть легла между Себастьяном и Присциллой и этот факт должен быть виден без особого старания. Она не поворачивается проверить следует ли он за ней, не отрывает взгляда ледяных глаз от конечной точки — тяжелых дверей его кабинета, места почти запретного для нее, не желает замечать любопытные, осуждающие или, что хуже, равнодушные взгляды. Ригель во всем ее желании воспитать идеальную леди, главу выскородного дома  вложила в ее голову покорность мужчине в равной степени с гордостью. Как оказалось — две взаимоисключающие особенности и Присцилла выбирает себя и гордыню. Сосредоточившись на своей мысли — единственной цели, леди Гойл с поднятой головой и стиснутыми от внутренней дрожи кулаками проследовала во внутрь. Никто из ее предшественниц не позволял себе подобную дерзость.
Кабинет Себастьяна — его святыня, Присцилла фыркает. Святыня? Рассадник греха, даже в ее воспоминаниях, ее муж наверняка прячет среди этих бесконечных, идеально упорядоченных, кожаных папок свои прегрешения. Она готова спорить: похабство, всего лишь один из многих его грехов. Не обращая внимания на Гойла, женщина сосредоточена на стеллажах, ведет тонким пальцам по корешкам, на них только цифры, стоит отдать ему должное. Она вытаскивает одну из них, открывает без зазрения совести — непозволительная ранее дерзость, листает у него на глазах. Она ни черта не понимает в цифрах и фамилиях записанных на листах, он это знает, но ей так хочется потомить, хочется заставить ее горячо любимого мужа теряться в догадках, волноваться, выйти из себя, черт его дери, биться в истерике. А еще она тянет — становится страшно. Лекари удаляют гниющую плоть, после есть шанс на выздоровление. Заглядывать в жизнь без мужа, без ее Себастьяна, оказывается почти так же страшно, как и увядать рядом.
— Случилось? — Присцилла наконец-то поднимает ледяные глаза. Не такая решительная, как пару минут назад: страх в перемешку со злостью, она столько раз представляла себе этот момент, столько раз проговаривала заветные слова, осечки быть не может. Он смотрит на нее в недоумении, темные глаза Гойла изучают, на его лице легкость, одна только тень недоумения. Она так хорошо знает его. Знала?  Да ни черта она не знала. - Господи, а ты ведь и правда веришь, что все хорошо. — Это ее мир стоит на руинах, ее мир и разум — шатается, вот-вот рухнет, а у него — в с е   х о р о ш о. — Что по твоему случилось, Себастьян? — Гойл наглец, но не глупец. Присцилла отбрасывает выбранную папку на его широкий, роскошный стол, не имеет значения что в ней. Только не сейчас. - Я все знаю. — Отвращение, столь откровенное, что его тяжело спутать с чем-либо другим. - Уже давно. — Она открывает рот, чтобы прыснуть ядом, рассказать как стыдно, низко, слышать от сестры, подруг и даже министерских прихвостней — они видели его, в их глазах постыдная жалость — к ней и ее положению. Рот она закрывает — он все итак прекрасно понимает. Или считает ее непросветной дурой. — С меня хватит.- Одному богу известно почему еще три года назад она не пришла к Себастьяну в своих горьких слезах, в истерике и гневе, со своим разбитым сердцем и поломанной судьбой.
— Мы разводимся,  — Она подходит так близко, чувствует его дыхание: сигара, огневиски и похоть, смотрит в глаза, нашептывает слова, как ласку. Присцилла желает сожрать его душу, запомнить черты ненавистного ею лица, причинить как можно больше боли — ему. Внутри нее все давно умерло. - Себастьян. — Она пробует на вкус его имя, ледяные глаза блестят, не в ярости, от застрявших в ней, кажется навсегда, слез. Она ни за что не позволит хотя бы одной из них сорваться. Присцилла уже давно оплакала их брак, себя и свое разбитое сердце, ее любовь — рудимент. Никому не нужная и не используемая слишком долго. Она ненавидит, ненавидит так сильно, что эта ненависть почти не отличима от любви.

Встречаться с Тедом Тонкосом - безрассудно. Меда каждый раз клянет себя, каждый раз говорит - этот раз последний. А потом не способная совладать с зовом сердца приходит в назначенное место. Тайно ускользает из дому под покровом ночи. Глупое чувство: пальцы немеют и колются, в голове вата и бегающие по позвоночнику мурашки. Она ощущает это только с ним. Только когда руки Теда ложатся на ее плечи, когда сжимают в тяжелые объятия. Тяжелые и запретные. Предательские. До последней своей клеточки она принадлежит Теду Тонксу: телом, мыслью и сердцем. Только по мнению общества, по правилам и клятвам - она обещана другому. Страсть слепит глаза и она почти не вспоминает о мире за окном квартиры Теда, поглощенная только им. Не вспоминает и о том, что за дверьми дома она без пяти минут Крэбб. Паршивая тяжесть пластом ложится на грудь как только мир их хрупких грез рушится и Тед выпускает ее из объятий. Руки Тонкса отпускают и ответственность произнесенной клятвы - душит, мучает, рвет изнутри.

Она молчит, рассматривает носки своих туфель - как может быть так хорошо и дьявольски паршиво? Меда смотрит на Теда и сердце трепещет, сейчас он уйдет и все что остается - тяжелые мысли. Она носит их с собой всюду, спит, ест, и смотрит в чужие глаза. Предательство, она в нем тонет, вот-вот захлебнется. Сегодня ее ждет обед с Никелем - женихом. Меда натягивает капюшон сильнее, лишние свидетели ни к чему. В простом темном платье и длинной мантии, Блэк все равно выбивалась из толпы: бархатной кожей, прямой осанкой, блестящей мантией и грациозной поступью. Тед провожает сколько может, не хочет отпускать, а она уходит. Так и стоят уткнувшись взглядом друг в друга, ищат силу поставить точку в запретном свидании.

Меда ничего не обещает, не может. Она уже пообещала, раз она уже дала клятву. Мерлин ей свидетель - она пыталась. Искала в себе силу, хваталась за обрывки страсти между ними с Никелем, за тепло и заботу, за понимание и произнесенные обещания. Хотя где-то в глубине души она мечтает о дрожащих коленях, сердце, выпрыгивающем из груди, головокружении и бессонных ночах. Она смотрит на Теда - все это ускользает, все это останется с ним. Тед берет за руку - касается самого сердца горячими пальцами. Почему все так сложно, если так правильно?

Приходится предать себя - отнять ладошки, отнять взгляд, разбить и свое сердце тоже. Каждое расставание - риск, что если оно последнее? Она разворачивается со слезами в янтарных глазах - а что если нет? Никель этого не заслужил. И Тед тоже. Сегодня Никель будет держать ее за талию - но так ее нельзя касаться, оставит заботливый поцелуй на ее лживых губах - но эти губы давно ему не принадлежат. Она предает сразу их обоих.

Она почти подпрыгивает от неожиданности не сразу находится. - Черт. - Это плохо. Прежде, чем успевает собраться, Андромеда оборачивается, проверяет успел ли Тонкс скрылся из виду - но его фигура неторопливо удаляется по Косому переулку в то время, как сестра с выгнутой  бровью что-то бормочет. Не трудно догадаться. Если всего пара мгновений, пара вздохов прежде чем Блэк открывает дверь душного помещения. Случайная встреча? Меда бледнеет, Белла видела лишнее. Невинное прикосновение рук. Дружеская встреча - ведь ей положено иметь друзей. - Такая рань, а ты уже на ногах. - И до чего же омерзительное совпадение. Меда снимает капюшон, волосы хоть и не растрепанны, но до стандартов Беллы ей далеко, было не до того, не до волос. - Семейная жизнь столь скучна? - Блэк хорошая лгунья, но волнение скрыть до конца не выходит. - Что-то стоящее? - Ей нужен повод чтобы не смотреть в похожие на ее собственные глаза - не врать глядя в них. Отвлечь, выкроить мгновение чтобы впитать сестренскую невозмутимость, собрать растрепанные чувства в кучу, выбросить грех из головы.